Существует инерция в теме «Россия и Европа». Эта инерция заключена в схемах «соотнесения», причем не важно с каким знаком. В одном случае — это машинальное пребывание в дискурсе дебатов о том, «европейцы ли русские» и как они могут «догнать» (или «не догнать») европейские ценности, институты и т.д. В другом случае — это, наоборот, различные формы отторжения Европы на основе якобы другого «цивилизационного кода». Эта инерция не позволяет увидеть важнейший реальный процесс, который произошел на наших глазах в течение последних 15–20 лет.
В 2003–2013 годах миллионы русскоязычных выкатились в Европу, наложились там на предыдущие волны «выброса». Образовалась констелляция граждан бывших республик СССР, для которых русский язык является lingua franca, то есть аналогом английского в качестве языка трансграничной коммуникации. В 90-е годы русскоговорящий человек в Европе «удивлялся». Но в нулевые годы — это удивление сменилось совсем другим модусом восприятия и действий. На верхних этажах новые русские богатые не только покупали недвижимость и яхты, но и быстро обрастали коммуникациями с местными юристами, разными группами истеблишмента, осваивали все финансовые и биржевые инструменты — в конечном счете весь уклад жизни
Довольно быстро мигранты из бывшего СССР обнаружили, что так называемые «европейские ценности» невозможно обнаружить без специальной оптики. Все их реальные коммуникации показывали, что внутри европейского мира ты легко находишь «то же самое»: юристов, готовых работать над оптимизацией налогообложения, медиа, которые можно «переориентировать», политиков и бизнесменов, которых можно «заинтересовать». На другом уровне миллионы русскоговорящих осваивали для себя строительство, авторынок, туристический и отельный бизнес. Они тоже не увидели в Европе ничего особенного, никакого «Иного» с большой буквы.
На третьем уровне сотни тысяч русскоговорящих студентов осваивали Европу. Их «опыт повседневности» мало чем отличался от такого же опыта любого молодого человека, который приезжает в город-миллионник из малого города. Как назвать этот процесс освоения? Инструментализацией Европы.
Фундаментальным тут является то, что русскоговорящие не видят никакой критически значимой разницы между собой и европейцами на уровне повседневности.
Несмотря на глубокую разницу в местнических укладах Советского Союза, носители lingua franca оказались развернуты к европейскому опыту той стороной, которая позволяет «устраивать жизнь». В больших и малых городах Европы вы легко находите разветвленный мир давно интегрированных одесских юристов, бывших «малых бизнесменов» из самых разных городов России, детей и уже внуков репатриированных «поволжских немцев», парикмахеров и косметологов из Беларуси и Украины, автослесарей, строителей, ремонтников, подрабатывающих на полставки студентов, — и все они не просто видят и постоянно обсуждают присутствие своих супербогатых соотечественников в их городах — их приобретения, скандалы в медиа вокруг них, — но они через два рукопожатия как-то связаны с той инфраструктурой, которая возникает из-за присутствия богатых русских.
Скандальные перечни детей русских, казахских и украинских госчиновников разного звена, которые уже выучились и остались работать в странах Европы, говорят только о том, что для них нет никакой границы между Россией и Европой. Европа — это просто наши земли западнее Буга.
Я работал в Бонне, когда российский историк Андрей Тесля приехал в Германию, на стажировку в университет, и мы встретились. Я спросил его: «Какая главная новость? Какое главное изменение?» И он мне ответил:
«Исчезла Европа. За двести лет русской истории Европа никогда не значила так мало, как сегодня. Можно сказать, что концепт «Европа» вообще пропал, исчез, растворился».
Это очень совпадало с моим ощущением изменений. Для русского сознания Европа «пропала с радаров». Она просто превратилась из «иного мира» в продолжение твоей собственной руки.
Безусловно, на просторах Европы можно было встретить небольшие стайки русских — в международных НКО или среди аспирантов-гуманитариев, — которые в силу погруженности в свой специфический контекст продолжали видеть какие-то фундаментальные отличия (в области «прав человека» и т.д.) между Европой и Россией, но в массовых представлениях уже победило совершенно другое восприятие: Европа была просто «колонизирована». Причем в первичном, а не в имперском смысле слова «колонизация».
На западной границе бывшего СССР лежали земли разной степени пригодности для колонизации: Италия комфортнее Норвегии, в странах Южной Европы можно смело покупать виноградники, виллы, квартиры, получать вид на жительство.
Оказалось, что ты можешь вообще не вникать в сложный бэкграунд той или иной страны — тем более что ты и не можешь его освоить с такой же глубиной, как «туземец», — но ты можешь полностью участвовать во всех необходимых коммуникациях.
Постсоветский «колонизатор» с Востока заметно отличается от других вливающихся в европейскую жизнь народов. У него нет высокой религиозной сплоченности, нет «адата». На фоне других народов русскоговорящие не имеют никакой своей «цивилизации». Легко заметить, что русскоговорящие движутся по Европе, опираясь лишь на то, что содержится в самом языке и в культурных артефактах советского периода. Стремительный взлет сетевых коммуникаций в эти же годы — в 2003–2013 — показал, что давно уехавшие по еврейской визе из СССР цитируют те же анекдоты, фрагменты фильмов, те же шутки, что и вновь прибывшие. Lingua franca является резервуаром, который воспроизводит небольшой, но хорошо маркированный набор символов и культурных обломков «советского детства». А этот набор символов старательно и непрерывно воспроизводится российскими телеканалами. Чебурашка, Остап Бендер и Штирлиц опознаваемы всеми.
Все это происходило в десятилетие, когда концепт «Европа» в самих странах географической Европы стал стремительно ассоциироваться исключительно с Европейским союзом. Поэтому ответ на вопрос: «Являются ли русские европейцами?» — стал звучать как холостой выстрел. Человек, решительно ставивший вопрос в такой форме, просто маркировал себя в качестве «либерала», то есть идейного человека, принадлежащего к партии, которая либо теряет или уже потеряла представительство в национальном парламенте. На уровне обычной жизни вопрос не имел никакого смысла, потому что в эти годы большие контингенты населения, крупные группы истеблишмента отодвинули эту «Европу» в Брюссель. В бытовом общении каждый русский видел, что под словом «Европа» понимают не «верховенство права, представительную демократию и достоинство человека», а «брюссельскую бюрократию», которая лишь усложняет жизнь.
И до 2014 года, до того как Кремль взял Крым и внезапно решил не признавать украинскую государственность, никакой проблемы «русских в Европе» не было. А после 2014 года возникла колоссальная проблема. Потому что в том ментальном состоянии, в каком находились русскоязычные в Европе после периода колонизации 2003–2013 гг., совершенно невозможно ответить на вопрос: «Что именно токсично в русском присутствии?» Русские целое десятилетие действовали по поговорке: «Если проблема может быть решена деньгами, то это не проблема, а расходы».
При этом сам процесс лежит вне зоны видимости, потому что интерпретируется либо в дискурсе «интеграции», либо в дискурсе «национальных меньшинств», либо в инерционном дискурсе либерального удивления: «как можно проводить такую политику внутри страны и вывозить детей в Европу на ПМЖ». Но здесь нет ни интеграции, ни диаспоры, ни внутреннего противоречия. Большой и многонациональный пузырь постсоветских русскоговорящих вкатился на территорию Европы и там лопнул. Его присутствие — на каждом перекрестке и на каждом этаже социальной жизни Европы.
Коммунизм рухнул, постсоветский человек перешел через «римский вал» и устремился за Буг примерно так же, как за Уральский хребет. И если мы хотим что-то понять в реальном положении гигантской русскоговорящей среды в Европе, надо присмотреться к тому, как работает сам язык, как работают реальные механизмы «колонизации», как сотни тысяч людей включают в свою повседневность «жизнь на два дома», вывезя семьи с постсоветского пространства, но сами продолжая работать там «вахтовым методом».