Угрожает ли вирус демократии?
Многие опасаются, что итогом чрезвычайного положения будет деформация демократии. На мой взгляд, это напрасные страхи. Демократия, конечно, будет деформироваться и дальше, но не из-за конкретно этого чрезвычайного положения. Потому что у всех политических партий и субъектов в Европе долгая и очень продуманная история вокруг «свободы и безопасности». Здесь это сильно отрефлексировано в послевоенный период.
Пандемия мобилизует не только правительственные возможности контроля, но и гражданскую солидарность. Возможно, что даже наоборот — низовая консолидация вокруг пандемии приведет к некоторому ослаблению тенденции на «административный тоталитаризм».
Многие пишут — особенно кремлевские публицисты — что пандемия наносит смертельный удар по Евросоюзу. Наоборот. Этот кризис прочистит коммуникации в Европе. Если смотреть без провинциального алармизма, то надо помнить, что ни борьба с исламистским подпольем, ни глобальный кризис 2008 года — два больших испытания последнего двадцатилетия — не привели к глубокой мутации Евросоюза. Карантинные меры сближают и народы, и правительства.
Надо помнить и то, что национальные правительства, сталкиваясь с масштабными транснациональными кризисами, рассчитывают на бюджетную поддержку Евросоюза и получают ее.
Такое чрезвычайное положение — это масштабная прочистка и ревизия вообще всей структуры общества, вирус освещает, как прожектором, все ранее мало освещенные углы социальной инфраструктуры
У пандемии будет два главных следствия. Переоснащение и реформа всего медицинского сектора, большие государственные программы по укреплению иммунитета. Этот вирус изменит и отношение к привычному гриппу, к уязвимости перед легкими инфекциями тех, у кого другие хронические заболевания.
Второе последствие — ревизия всех возможностей и последствий чрезвычайного положения: от готовности сил гражданской обороны до очень подробной оценки того, какие группы населения сильно теряют при чрезвычайном положении и как работают инфраструктуры (транспорт, энергетика, коммунальные службы и т. д.). Такое чрезвычайное положение — это масштабная прочистка и ревизия вообще всей структуры общества, вирус освещает, как прожектором, все ранее мало освещенные углы социальной инфраструктуры.
Изменится ли менталитет европейцев?
Можно прогнозировать очень сильные и сложные последствия в когнитивной сфере. Население Европы давно не сталкивалось с такого типа тотальными кризисами. Ныне живущие старшие поколения застали войну маленькими детьми. Три ныне живущих поколения не сталкивались с фатальным трагизмом жизни, который приводит к формированию устойчивого персонального стоицизма.
Российский философ Виталий Лехциер обращает внимание в эти дни на важное исследование о так называемой «статистической панике». Сегодня публичная статистика играет большую роль. Она сильно влияет на индивидуальное сознание. Люди более чем когда-либо ранее соотносят свою жизнь с данными статистики, в том числе и медицинскими. Профессор Катлин Вудвард написала исследование о статистической панике. Виталий Лехциер, отталкиваясь от нее, пишет: «Одна мысль, высказанная Катлин Вудвард, кажется мне верной — это мысль о том, что мы должны удерживать различие между статистическими данными и собственной жизнью, не совершать ошибки замены собственной жизни и собственных переживаний анонимными цифрами».
Публичная статистика играет большую роль. Она сильно влияет на индивидуальное сознание. Люди более чем когда-либо ранее соотносят свою жизнь с данными статистики, в том числе и медицинскими
Второй фактор заставляет вспомнить фильмы-ужасы об эпидемиях и о «панической подозрительности». Для сравнения: кризис, вызванный исламистскими терактами или крушением Lehman Brothes, отделен от повседневной жизни в своем происхождении. Террористами занимаются специальные службы, на глобальный экономический кризис повлиять нельзя. Оба этих длящихся события проходят высоко над головой обычного человека.
Пандемия работает иначе, она не просто затрагивает каждого по своим экономическим последствиям, она присутствует «прямо здесь», поскольку каждый контакт может быть инфицирован. Отсюда и опасение: зараженные будут стигматизированы.
Конечно, в Европе этого не будет, тут очень внимательно относятся к таким «стигматизациям», и общества с этим справляются. Однако паническая подозрительность может сильно повлиять на бытовые коммуникации.
Третий важный фактор — горизонты жизненного планирования. Хотя и принято писать, что современное общество — это «общество риска», но все же ныне живущие поколения находились в течение сорока лет в атмосфере несравнимо менее рискованной, чем три поколения, на жизнь которых пришлись две мировые войны и межвоенный период. Оценить экономические потери пандемии сейчас невозможно, поскольку помимо вируса на национальные экономики действует начавшаяся глобальная рецессия. Но ясно, что вся эта ситуация сильно ударит по «ментальной ипотеке», т.е. по временному лагу жизненного планирования семей.
В чем отличие российской реакции?
Европейские общества хорошо держат удар. Вирус посветил на тот социальный клей, которым обеспечивается солидарность. На то, что называют субсидиарностью. Неготовность государственных служб обеспечить население масками быстро мобилизовало сообщества, которые шьют маски, раздают их внутри своих местных общин. Торговые палаты и отраслевые ассоциации быстро дают оценки возможного ущерба, они работают вместе с правительствами. Европейские общества показывают, что обладают гражданской дисциплиной снизу. Правительства на это рассчитывают.
Россия в условиях вируса оказалась и не Европой, и не Китаем по своей модели реакции на вызов эпидемии. В феврале и первой половине марта Кремль был занят своей конституционной реформой, торгом с ОПЕК и 9 мая и пропустил свой ход. Лишь после того как 15–16 марта лидеры европейских стран согласовали общие нормы карантина и начали реализовывать их, Кремль с опозданием начал принимать меры. Это привело к тому, что Кремль выпал из глобального пула.
Прага и Нью-Йорк уже на карантине. За полтора месяца выстроилась система глобальной верификации и статистики пандемии, Кремль оказался вне ее. Теперь придется догонять, запрыгивать на подножку. Однако это отставание останется важным политическим фактором. Кремль попал в ситуацию, когда он не демонстрирует ни «азиатской дисциплины», как Китай или Корея, ни «европейской субсидиарности». Кремль выпадает со своими данными о пандемии из той системы верификации, которая обеспечивает место в глобальной политической ответственности.
Если путинизм как модель власти будет дальше слабеть теми же темпами, что и сейчас, распад системы создаст ситуацию близкую к «вирусной», он потребует стоицизма, здравого смысла и ответственности
У этого будут долгосрочные последствия. «Токсичность» приобретает другой, дополнительный смысл. Особенно из-за того, что к 23 марта Кремль еще не отказался от массовых политических мероприятий, в которые активно вовлекаются как раз самые старшие и уязвимые возрастные группы — голосования 22 апреля и празднования 9 мая.
Россия только еще вступают в кризис. С одной стороны, здесь уже есть модернизированные мегаполисы с новой городской культурой и институциями солидарности. Но с другой, в отличие от стран Евросоюза, здесь гораздо меньше интеграция больших контингентов населения, находящих на нижних этажах социальных иерархий. Здесь одновременно и слабее доверие к государству, и сильнее сиротство слабых социальных групп.
И все же, независимо от тех мер, которые предпринимает государство, новые поколения в России, так же как и в Европе, примеряют себя к ситуации большой угрозы, к условиям жизни внутри новой атмосферы тревоги, ответственности за детей и родителей. В персональном плане и в России «ситуация вируса» движет людей к «новому стоицизму», вырабатывает «социальный иммунитет». Это довольно важно. Потому что если путинизм как модель власти будет дальше слабеть теми же темпами, что и сейчас, распад системы создаст ситуацию близкую к «вирусной», он потребует стоицизма, здравого смысла и ответственности.