Эта публикация — набросок идеи «беларуского нарративного словаря». С первых дней протеста я стал собирать ключевые слова, понятия, метафоры и писать короткие, дневниковые, как бы «словарные» статьи в виде подписей под фотографиями. В результате это может быть альбом изображений, где каждое интерпретируется в связи с каким-то элементом нарратива.
Сейчас у меня около 50 таких набросков вокруг ключевых образов беларуского протеста. Здесь я выбрал восемь, чтобы показать саму идею.
© Виктор Толочко / Sputnik / РИА Новости
1. Революция
Хотя кремлевские пропагандисты и называют события в Беларуси «беломайданом», в Москве хорошо заметна и другая линия интерпретации. Московские эксперты на сайтах РСМД (Российского совета по международным делам), «Россия в глобальной политике», Carnegie.ru пишут о том, что беларуские протесты — это не «цветная революция» (в терминологии Кремля «цветная революция» целиком инспирирована извне). Они признают, что протест против Лукашенко носит широкий, народный и неинспирированный характер. И даже больше: Ф. Лукьянов и другие пишут о том, что, возможно, «цветные революции» вообще закончились, наступила другая эпоха. Сама по себе структура протеста такова: 1) до выборов — мобилизация на опрокидывающее голосование; 2) после выборов — протест против грубого игнорирования гражданского выбора и против полицейского насилия. Но интерпретация зависит от позиции наблюдателя.
Является ли это «революцией достоинства»? Да, поскольку центральной темой многодневных протестов стало именно попрание человеческого достоинства. Использовалось и сравнение с Арменией: к нему прибегали в Беларуси те, кто рассчитывал на другую позицию Путина. Например, минский Центр стратегического анализа употреблял термин «арменизация», сравнивая события с переходом власти к Пашиняну.
А в Украине было много комментаторов, которые даже в конце августа, спустя три недели протестов, продолжали видеть не «революцию», а спецоперацию Кремля по замене Лукашенко на пророссийских ставленников. Однако они ошиблись. Путин поддержал Лукашенко, дал ему возможность разгромить Координационный совет.
Народный протест продолжался, устойчиво сохраняя свой исходный посыл — «Уходи!» Но ни одна политическая группа не проявила себя в течение двух месяцев. Протесты оставались стихийной «революцией против узурпации власти». Известный беларуский поэт и участник протестов Дмитрий Строцев в ответ на вопрос, что это, употребляя беларуское написание, ответил: «ЭВАЛЮЦИЯ» — через А подчеркивая, что это специфически беларуское событие. Не имея политического субъекта — как это и было во многих «уличных революциях» так называемой четвертой волны демократизации, — беларуский протест совершенно протеически принимал разные формы в разные дни. Временами это был «бунт кастрюль» (взрослых женщин), временами — «революция роз» (студентки целуют карабинеров), временами — студенческая революция 1968-го, временами — польская «Солидарность» (забастовочные комитеты и профсоюзы).
Это эпоха медиаполитики. Политический субъект не концентрирован, а, наоборот, распределен по поверхности, как полимер. Обыватель спрашивает: где лидер, где партия, где силовые захваты? Власти спрашивают: где мародерство, где разбитые витрины? Но ничего этого нет. Нет даже «Нуланд».
В течение 50 дней беларуское общество удерживает политическую сцену за счет лабораторно чистейшей деполитизации. Деполитизированное общество, не кристаллизуя никакой «политики», заполнило политическую сцену и не распадается на фракции уже полтора месяца. Здесь есть историческая новизна.
© Євген Ерчак
2. Триумвират («трио», «три сестры») и феминистский мотив
Триумвират («трио», «три сестры» — Тихановская, Колесникова, Цепкало) — очень яркий образ, возможно, самый насыщенный и успешный во всей электоральной истории постсоветских стран. Он совмещает в себе как минимум три темы.
Неполитизированность: все три участницы имели обычные биографии, не связанные в прошлом ни с какими политическими карьерами. Защита: возникновение триумвирата воспринималось миллионами избирателей как вынужденный жест защиты трех мужчин (двое были арестованы, третий покинул страну). Здесь возникал отчетливый феминистский мотив. И он потом получил продолжение в «женских маршах» каждую субботу после выборов. Это вызвало серию публикаций социологов об изменении роли женщины в беларуском обществе (см., например, статью социолога Анны Шадриной). При этом многие отмечали, что радикальные феминистки игнорируют тему. Обзор российской реакции радфем дала Елена Георгиевская. Это довольно интересный момент. Поскольку высказывания Лукашенко носили характер классической агрессивной мизогинии. Он утверждал, что женщина вообще не может быть президентом страны, отсылал женщин к «котлетам» и домашним делам. Это вызвало заметную встречную мобилизацию молодых женщин, выросших уже в условиях нового урбанизма, городской культуры и европейских стандартов. Один из самых ярких визуальных образов — прижавшиеся к стенке в сцепке обычные женщины разных возрастов, охваченные страхом и одновременно готовые к сопротивлению: кадр сделан из-за размытых спин окруживших их даже не полицейских, а каких-то монстров в балаклавах. Хтонический образ маскулинности как власти.
© EPA
3. Флаг
Бело-красно-белый флаг оказался мощным, всеми используемым символом. В отличие от многих других флагов или геральдических знаков в общественных движениях постсоветских стран, флаг был государственным в 1991–1995 годах. Для беларусов у него нет специфической политической коннотации, связанной с разделением общества. Именно это позволило некоторым участникам протестов выходить сразу с двумя флагами, подчеркивая, что антилукашенковское движение не связывает себя ни с первой республикой, ни с национальной борьбой беларуской межвоенной эмиграции. Флаг оказался идеологически немаркированным символом единства народа. Кремлевская пропаганда попыталась акцентировать использование флага во время германской оккупации в период первой республики 1918–1919 годов и в период коллаборационизма в 1941–1945 годах, но попала мимо цели, поскольку флаг у миллионов беларусов связан с долукашенковским периодом истории государства, а не с радикальным европейским национализмом первой половины ХХ века.
© Пресс-служба президента РБ / РИА Новости
4. Донбассизация
Фото Лукашенко в странной одежде и с автоматом в руке («похож на старого инкассатора!») обошли весь мир. Но это не «инкассатор». Лукашенко вышел под камеры в образе полевого командира. Парадокс заключался в том, что, будучи главнокомандующим, Лукашенко решил изобразить что-то вроде военного переворота в свою пользу; ближайшая ассоциация — «донбасский команданте Захарченко».
И, действительно, дальше Лукашенко стал активно использовать нарратив, который хорошо знаком по ДНР-ЛНР: якобы здесь проходит последний рубеж защиты России от внешнего врага. Произошло полное совпадение нарратива специфических медиаресурсов Антимайдана, сохранившихся с 2014 года, — и языка описания у Лукашенко и пропагандистских медиа Кремля. Лукашенко, как выяснилось из интервью Симоньян, сам не понял, демонстрацией чего являлись эти кадры с «команданте». Он думал, что это демонстрация контроля над ситуацией. Но читалось это прямо наоборот: сам Лукашенко переводит режим беларуского государства в «донбасс», то есть в потерю суверенитета, а не его защиту. Продолжением этой «донбассизации» оказалась церемония инаугурации, проведенная «украдкой».
Встреча президентов Беларуси и России Александра Лукашенко и Владимира Путина. Сочи, 14 сентября 2020 года© Пресс-служба Президента Республики Беларусь
5. Путин
Образ Путина в беларуском кризисе — это интересная проблема. В политическом смысле Путин полностью поддержал Лукашенко. Надо подчеркнуть, что легко представить себе менее определенную реакцию Путина, то есть поддержку, выраженную в менее артикулированной форме. Это создавало бы другой сценарий продолжения политического кризиса. Но Путин высказался совершенно однозначно: дал гарантии, что Москва поддержит экономику, отказался видеть какие-либо нарушения в действиях ОМОНа 10–13 августа (в интервью Брилеву), прислал бригаду Симоньян для синхронизации нарратива, кремлевская дипломатия полностью встала на сторону Лукашенко относительно «национального диалога» (не признавать Координационный совет или любую другую структуру, представляющую протесты).
Однако легко заметить, что глубина «пророссийскости» беларуского общества такова, что оно как бы игнорировало эту поддержку, вообще не включило ее в контур протеста. Хотя политически Лукашенко помножился на Путина, а Путин на Лукашенко, протестующие вообще не выражают никакого отношения к этому «помножению». Путин находится как бы вне политического пространства для беларусов, он вытесняется из сознания. Именно поэтому к нему возможны обращения (как у Алексиевич или Тихановской). Они странно выглядят снаружи. Но изнутри — никакие реальные действия Путина не влияют на восприятие его как человека, который в воображаемом мире должен выступить на стороне беларуского народа, иначе быть не может.
Часть экспертов пытается сконструировать за Путина «двухходовку»: якобы Путин сейчас поддерживает Лукашенко, но затем хочет его сместить. Одни развивают эту схему искренне, другие нет. Но из этого формируется такой образ «страдающего Путина». «Лукашенко втянул Россию», «Путин недоволен, но ничего не может сделать с Лукашенко», «Лукашенко вовлек Путина в новые санкции» и т.д. И как итог — «Лукашенко опять обманет Путина».
Это чрезвычайно укорененный нарратив, формирующий в этом политическом кризисе образ «страдающего Путина».
Центр изоляции правонарушителей на Окрестина. Минск, август 2020 года© TUT.by
6. Пытки
Не сам масштаб фальсификаций на выборах, не предварительное устранение конкурентов из списка кандидатов, а именно садизм полицейских частей на улицах и в изоляторах произвел шокирующее впечатление как на беларуское общество, так и на общества других стран. Эта жестокость синхронизировалась в этом году с российским ландшафтом особым образом. Безусловно, выражение «выбить показания» устоялось в русском языке, эпизоды пыток с участием сотрудников МВД и госбезопасности были и во время протестов в Беларуси в 2010 году, а в России они систематически попадают в новости.
Но в 2019 году — из-за дел «Нового величия» и «Сети» — тема пыток в русскоязычном пространстве звучала более сильно. Возникла и визуальная параллель между действиями ОМОНа при разгоне митингов в Москве осенью 2019 года и минскими событиями 10–13 августа. Тут наглядная, визуальная демонстрация того, что полицейский режим перешел в другую фазу: ОМОН действует в отношении мирных протестующих по протоколам подавления беспорядков политических радикалов или футбольных фанатов (Москва) или еще страшнее — по модели подавления бунта в исправительной колонии (Минск). «Такого не было на территории Беларуси со сталинских времен…», «так действовали каратели…» Здесь сразу встал контекст «политики памяти»: образы Второй мировой войны, НКВД, айнзацкоманды.
© TUT.by
7. Тихари
В отличие от украинских «титушек», которые были гражданскими лицами, в Беларуси и ранее против оппозиции или уличных протестов действовали переодетые сотрудники МВД или КГБ. Это ближе к «эскадронам смерти» в Латинской Америке (Бразилия, Сальвадор), где ядро этих инструментов подавления оппозиции составляли переодетые офицеры, сотрудники официальных военизированных формирований.
«Тихари» — если следовать филологической трактовке — это те, кто «молчит о себе», скрывает себя. Слово «тихарь» близко к слову «тать» в старом славянском мире: злодей, крадущийся во тьме — в отличие от «супостата», открытого противника. В русском языке «тихоня» — стеснительный человек, а «тихушник», «тихарь» — слова из воровского жаргона, обозначающие тип скрытного воровского поведения.
Одними из ярких событий протеста стали срывание масок с «тихарей» и их испуг перед деанонимизацией. Около 10 сентября группа беларуских хакеров заявила, что деанонимизирует всех сотрудников правоохранительных органов, и затем опубликовала эту базу. Анонимность власти породила и изображение Лукашенко в балаклаве во время инаугурации.
Встреча президента Беларуси Александра Лукашенко и премьер-министра России Михаила Мишустина. Минск, 3 сентября 2020 года© Пресс-служба Президента Республики Беларусь 8. Перехват
Символ фантасмагорического мышления, встроенного в осмысление ситуации. Фейки широко используются во время политических кризисов. В ходе беларуских протестов тоже имелись заметные и анекдотические фейки. Например, публичное заявление Лукашенко о том, что сорваны планы присоединения Гродненской области к Польше. Но здесь у нас особый случай. Ранее чрезвычайно редко использовалось предъявление «документа» с заведомо фантастическим материалом. Даже когда упоминается какой-то документ, его, как правило, не существует (как «план Даллеса»). В этом смысле типологически «перехват» находится в ряду редких событий, аналогичных, например, «Протоколам сионских мудрецов». Фейковая активность чаще опровергает наличие реальных документов (протоколы к пакту Молотова — Риббентропа), чем создает ложный документ для публичного предъявления. Фальшивые документы, разумеется, широко используются в оперативной контригре разведок. Но они не предъявляются публично. «Перехват» поражает, в первую очередь, тем, что он явно выходит за рамки «постмодернистской игры». А ведь Лукашенко не назовешь политическим постмодернистом.