Colta.ru — Alexander Morozov

Без будущего | Colta.ru

Александр Морозов о возможных выходах из катастрофы 2022 года

В 2012 году на одном из региональных экономических форумов я слушал доклад профессора из Высшей школы экономики. Он был посвящен будущему. Автор утверждал, что у России появилось «будущее», поскольку социология фиксирует увеличение «горизонта планирования» домохозяйств. Опросы показывали, что десятилетнее экономическое развитие, стабильность и формирование институтов привели к тому, что активные слои населения стали иначе относиться к ипотеке. Если еще пять-семь лет назад ипотека казалась рискованным и неоправданно дорогим личным решением в силу короткого горизонта будущего, то к 2012 году будущее уже стало проявляться в умах вперед на целое тридцатилетие. Ипотека перестала казаться экзотикой. А будущее — как одна из форм времени — изменило свой характер. К этому времени прошло двадцать лет с исчезновения СССР. Только во втором постсоветском десятилетии массовое распространение получило автострахование (обязательным оно стало в 2003 году), оплата товаров и услуг банковскими картами, устоялось регулирование форм собственности домохозяйств и многие другие финансовые инструменты повседневной жизни миллионов людей, благодаря чему личные инвестиции долгосрочного характера приобрели смысл и стали «конструировать» личное и коллективное будущее. До этого три советских поколения жили, опираясь на опыт постоянного обнуления накоплений, потери имущества. «Сбережения сгорели», «наследство пропало» — это были рутинные события в жизни трех поколений. Идеологически будущее в СССР конструировалось как «антибуржуазное». Акцент делался на коллективном утопическом будущем, а личное будущее или будущее семейств было предметом острых анекдотов. Хотя официальная идеология в СССР стремилась сконструировать будущее как бесконфликтное и комфортное, советский человек, опираясь на свой реальный жизненный опыт, видел будущее как опасное, «обнуляющее». Главный модус восприятия будущего сводился к фразе: «Мы не доживем, но наши дети доживут (до светлых дней)». При этом советский человек не обладал никаким набором инструментов для того, чтобы обеспечить «будущее детей», он мог лишь уповать на то, что хорошее образование позволит вырваться следующему поколению из рутины тяжелого труда, не приводящего к накоплениям и не позволяющего домохозяйству укорениться в прошлом, настоящем и будущем.

О символах и концептах Беларуси-2020

Александр Морозов начинает составлять нарративный и визуальный словарь революции в Беларуси

Эта публикация — набросок идеи «беларуского нарративного словаря». С первых дней протеста я стал собирать ключевые слова, понятия, метафоры и писать короткие, дневниковые, как бы «словарные» статьи в виде подписей под фотографиями. В результате это может быть альбом изображений, где каждое интерпретируется в связи с каким-то элементом нарратива.

Сейчас у меня около 50 таких набросков вокруг ключевых образов беларуского протеста. Здесь я выбрал восемь, чтобы показать саму идею.

Bigmat_detailed_picture © Виктор Толочко / Sputnik / РИА Новости

1. Революция

Хотя кремлевские пропагандисты и называют события в Беларуси «беломайданом», в Москве хорошо заметна и другая линия интерпретации. Московские эксперты на сайтах РСМД (Российского совета по международным делам), «Россия в глобальной политике», Carnegie.ru пишут о том, что беларуские протесты — это не «цветная революция» (в терминологии Кремля «цветная революция» целиком инспирирована извне). Они признают, что протест против Лукашенко носит широкий, народный и неинспирированный характер. И даже больше: Ф. Лукьянов и другие пишут о том, что, возможно, «цветные революции» вообще закончились, наступила другая эпоха. Сама по себе структура протеста такова: 1) до выборов — мобилизация на опрокидывающее голосование; 2) после выборов — протест против грубого игнорирования гражданского выбора и против полицейского насилия. Но интерпретация зависит от позиции наблюдателя.

Беларусь. По тонкому лезвию

Александр Морозов о Вавилоне по имени Москва и о сложном выборе, перед которым стоят протесты в Беларуси

1.

У политического кризиса в Беларуси до сих пор было три этапа.

Первый: грубое снятие Бабарико, провокация против Тихановского. Модус восприятия: гнусно, но у Лукашенко «так всегда».

Второй: вокруг «трех сестер» возникло большое облако симпатии. Кампанию их штаб провел очень умно, играя и на безобидности, и на женственности, и на современной эстетике. Кончилось это 80 процентами Лукашенко. Модус восприятия: возмущение, «это уже слишком».

Третий этап: садизм. Модус: потрясенность.

Сейчас мы находимся на старте четвертого этапа.

Беларусь. По тонкому лезвию

Александр Морозов о Вавилоне по имени Москва и о сложном выборе, перед которым стоят протесты в Беларуси

1.

У политического кризиса в Беларуси до сих пор было три этапа.

Третий этап: садизм. Модус: потрясенность.

Сейчас мы находимся на старте четвертого этапа.

К концу девятого дня протестов — а каждый следующий день приносил массу новостей и содержал несколько крупных тем — обе стороны вышли на «линию определенности». Лукашенко выступил на площади и бастующем заводе. Модус восприятия: он сильно уязвлен, озлоблен, не пойдет ни на какой компромисс или диалог, требует от населения полного подчинения, не будет признавать не только фальсификаций, но и садизма, не понимает, что произошла большая перемена. До третьего этапа он воспринимался в значительной мере анекдотически: как пыльный автократ. У оппозиционеров, конечно, был на руках длинный список злодеяний его охранки, но в массе он смотрелся как старый «красный директор», который в состоянии без больших проблем провести собрание акционеров своего колхоза с выборами председателя.

Вирус создает Европу

Александр Морозов о том, как коронавирус может «напечатать» Европу заново, и об опасностях, которые подстерегают новую солидарность

1.

Будем называть это «ситуацией вируса», имея в виду всю совокупность социальных проекций.

Надо напомнить: перед Европой после Второй мировой войны — сначала принявшей форму ЕЭС, а затем Евросоюза — стояло много задач технической унификации, сложных вопросов, связанных с реформами и регулированием. Но «экзистенциальных» кризисов — то есть кризисов, требующих всеобщего участия, поскольку в них высвечена не просто какая-то проблема, а сами основы существования («экзистенция»), — было немного.

Каждый такой кризис работает как 3D-принтер: он «печатает» Европу заново. Таких кризисов было, по-видимому, четыре: «берлинский» (1963), крушение Восточного блока (1989–1991), экономический кризис 2008 года и кризис беженцев 2017 года.

В пространстве НИЧЕГО

Здесь я написал о том, что новая книга Глеба Павловского — это высокое достижение в глобальную философскую программу «негативной диалектики» и «нестабильных онтологий». Как только я понял методологический ход Павловского, я с огромным удовольствием перелистал заново монографию Sergey Zherebkin и сборник статей под редакций Artemy Magun о «негативной диалектике». Павловский в этой книге «разговаривает» не с путинизмом, а с Лаканом, Делезом, Жижеком и Шанталь Муфф.

Негативная диалектика в книге Глеба Павловского «Ироническая империя»

Глеб Павловский опубликовал книгу, которая подводит окончательный итог всей серии его книг, интервью, статей 2014—2018 годов, где он ставил себе целью дать исчерпывающее определение постсоветской России. Он называет ее Системой РФ.

От замороженных конфликтов — к доктрине «Россия без границ»

К десятилетию пятидневной грузинской войны

1.

Невозможно точно установить, когда весь политический класс России в своем самосознании вернулся к картине мира, в которой границы бывших республик СССР условны. В 1990-е годы эта условность границ была одной из тем внутренней политической борьбы в России. После парламентских выборов 1996 года — всего через пять лет после крушения СССР — коммунисты затеяли политическую кампанию за денонсацию Беловежских соглашений и даже добились постановления об этом Госдумы.

Романтический реваншизм красной оппозиции был всегда. Ведь тогда, в 1996-м, возникло Союзное государство России и Белоруссии, и граница между Москвой и Минском стала условной не только де-факто, но и де-юре. В 1990-е годы национал-большевики Лимонова жили настолько «вне границ», что не признавали стран Балтии, а в 2000—2001-м даже пытались устроить «Донбасс» в Северном Казахстане. Но в целом политический класс России того времени жил в инерции Содружества Независимых Государств, признавал суверенитеты и считал, что распад СССР обошелся малой кровью, могло быть хуже. Короткие локальные войны в Приднестровье, Абхазии, Осетии воспринимались как минимальные издержки периода распада. Кремль стоял на том, что конфликты должны быть «заморожены».

Сейчас многие пишут, что поворот произошел из-за первого Майдана, «оранжевой революции» 2004 года на Украине. А она произвела большое впечатление на Кремль из-за того, что в конце 2003 года в Грузии случилась «революция роз» и Саакашвили пришел на смену Шеварднадзе. Возник пунктир, показывающий альтернативу постсоветскому транзиту. Во всяком случае, на митинге в поддержку решения Путина об отмене губернаторских выборов в октябре 2004 в Москве лоялистские партии уже стояли с плакатом «Сербия, Грузия, Украина — далее везде?». Иначе говоря, в этот момент путинский Кремль уже выстроил для себя «линию угрозы» и начал прямо использовать риторику внешней опасности для решений, ведущих к узурпации власти.

Читать далее «От замороженных конфликтов — к доктрине «Россия без границ»»

«В этом Штирлице суммировался весь Генрих Бёлль»

Философ Александр Морозов ищет смыслы в советских и европейских 1970-х.

— Советские 1970-е — время нашего максимального расподобления с Западом, более длительного и фатального, чем на излете сталинской эпохи. Давайте попытаемся описать причины такого расхождения — не внешние, связанные с действиями власти, а те внутренние, под влиянием которых советское общество эти действия власти приняло и их для себя оправдало. Почему по обе стороны железного занавеса так по-разному прожили 1968 год?

— Существует устоявшаяся схема, связывающая события 1968 года в Европе, в том числе в странах Восточного блока, с советским диссидентством, с нашим «смеешь выйти на площадь». Это понятная связь. Но чем больше я в последние годы читаю и думаю об этом, тем больше вижу не связь, а разрыв.

В чем этот разрыв? Вся наша оттепель целиком отстраивалась от очень специфического, сугубо советского опыта. Была такая фундаментальная идея, которая потом сказалась и в перестройку, — возвращение к так называемым ленинским нормам. Существовала некоторая утопия раннего романтического социализма, попранного дальнейшим ходом советской истории, и вся мысль оттепели, интеллектуальная и художественная, вращалась вокруг возврата к «правильному» пути революции.

Читать далее ««В этом Штирлице суммировался весь Генрих Бёлль»»

Как мы стали сталинистами

Шаг за шагом, еще полшага — и вот Сталин уже с нами, в белом кителе, добрый и с усами. Как это произошло? Анализ Александра Морозова

В середине нулевых я работал в одной конторе, в которой был большой аппарат. Набран он был из хорошо воспитанных, но сильно помятых людей, моих ровесников. По ходу дела, познакомившись со всеми, я понял, что это бывшие сотрудники наших посольств — некоторые были выходцами из комсомола, пошедшими на дипломатическую работу, а некоторые из радиоразведки. Было понятно, что они слетели со своей «хорошей жизни» по разным биографическим обстоятельствам: кто из-за пьянства, кто из-за того, что «начальник погорел», а новый сменил команду. И все они просто пересиживали в этом аппарате промежуток жизни, пока кто-то из друзей или бывших коллег не перетащит их в крупный банк или госкорпорацию. В каждом из них чувствовались некоторая манерность и «шарм» советских мужчин, поживших за границей.

Читать далее «Как мы стали сталинистами»

Чем заняться жителям политического Чернобыля

Химатака в Сирии уничтожила прежние планы Путина и грозит нас всех накрыть колпаком внешней изоляции. Мудро готовиться к худшему, предупреждает Александр Морозов

Начался самый тяжелый отрезок третьего срока Путина — между событиями в Сирии 5—7 апреля и выборами в марте 2018 года. Верно пишет в Republic Владимир Фролов: химическое оружие в Идлибе — это «второй “Боинг”» для Путина. Только значительно хуже — в силу многих очевидных причин.

Установление доверительных отношений с Трампом и его администрацией закончилось даже не неудачей, а скандалом. Между первым «Боингом» (Донбасс, 2014 г.) и второй аналогичной точкой маршрута (Сирия, 2017 г.) Кремль набрал целый пухлый портфель токсичных политических активов: провал Минских соглашений, русский след на выборах в США, попытка переворота в Черногории, агрессивная российская пропаганда, которая во всех европейских столицах стала обсуждаемой проблемой и привела к выработке мер по защите от нее, эпизоды экспорта русской политической коррупции и т.д.

Читать далее «Чем заняться жителям политического Чернобыля»