Вчера выступал на семинаре «Политика и медиа», сам выбрал тему «Политическое руководство российскими медиа после Крыма». Пока готовился, стал копаться в разных периодах «эволюции системы». И как-то остро понял, что все вот это, что нас интересует, — политический язык, формирование нового «большинства», странное «сочетание несочетаемого» в образной системе нового патриотизма и т.д. — все это ведь сформировано не Путиным. Получается так, что Путин и его окружение — это только аккумуляция финансовых потоков и определенная стилистика «решения вопросов». Как ни крути, а та «фабрика образов», которая возникла между Кремлем и населением, — это целиком «заслуга» медиаменеджеров и телевизионных продюсеров.
«Люди, контролирующие финансовые потоки, управляют людьми, которые ищут свою идентичность» — это очень яркая фраза Алексея Цветкова-младшего. Действительно, центральная коллизия всего постсоветского периода — это поиск идентичности и как бы потребность «восполнения утраченного». Страшила, Железный Дровосек и Лев испытывали недостачу — один мозгов, другой сердца, третий храбрости. И благодаря «волшебному экрану» они двинулись на поиски.
И оказалось, что нехватку мозгов политолог М. может восполнить, обретя себя в критике американской гегемонии, а писатель П. недостаток доблести — отправившись в Донбасс, а Железный Дровосек, архиерей Ш., может развить в себе сердечность, борясь за семейные ценности. Даже перед Тотошкой стоял вопрос: «Кто я? В чем моя миссия на Земле после того, как меня унесло из Канзаса?» (то есть после «великой геополитической катастрофы ХХ века»).
И вот это все было предложено не Путиным и кооперативом «Озеро» — они предложили только выгодные условия работы в обмен на одно: чтобы «поиск идентичности» не вступал в противоречие со стилистикой «решения вопросов». Сама работа была сделана специалистами «фабрики образов». Абсолютно все паттерны, в которые мог «затечь» поиск self-identity для больших контингентов постсоветского населения, были созданы совершенно самостоятельно и творчески большой группой медийщиков в широком смысле — то есть продюсерами, кинорежиссерами, писателями-фантастами, журналистами и т.д.
И действовали все эти люди не только без «злого умысла», не только без какого-то заранее продуманного плана насаждения нового патриотизма и создания нового «морального большинства», а даже наоборот: в большинстве случаев совершенно искренне, свободно и повинуясь только собственному сердцу — творили.
Когда оглядываешься назад, каждый эпизод эволюции не содержит ничего заведомо злокозненного. Например, вот все начиналось со «Старых песен о главном» Эрнста. Это было очень давно. Все тогда смеялись. Все было тонко. И наполнено иронией в отношении «советских образов». Никто в тот момент не мог бы сказать, что появление этого проекта — это намеренная ресоветизация.
Или, например, проект «Имя Россия». Невозможно тут ничего поставить в вину Любимову. Формат «всемирный», везде есть это «Имя Британии», «Имя Танзании» — и почему бы не быть «Имени Россия». В момент, когда выяснилось, что Сталин — тоже очень хорошо и даже лучше, чем Александр Невский, можно было сказать: о да, это ужасно! И даже считать, что программа вскрыла общественную проблему, которая была не видна прикладным социологам.
Конечно, были конкретные «злодеи»: программа «Постфактум» Пушкова или «Русский дом» с генералом Леоновым все 90-е годы готовили нас к последней схватке с американским империализмом. Но, с точки зрения тогдашнего Эрнста или Любимова, это были «маргиналы», которые работали с каким-то незначительным сегментом аудитории, так сказать, с увлеченными навсегда читателями газеты «Завтра».
* * *
Я помню, что люди моего круга в конце 90-х — начале нулевых считали себя либерал-консерваторами. «Либерал-» в том смысле, что за гражданские и политические свободы, а «консерватор» — потому что нам казалось, что вот хорошо бы добавить к постсоветскому развитию РФ нормальной «бюрократии» (рациональной, по Веберу), нормального бизнеса (с «религиозной этикой», опять же по Веберу), восстановить «этику госслужбы» (например, хотя бы по Столыпину).
Теперь, во второй половине десятых, уже невозможно называть себя либерал-консерватором, поскольку кругом махровый консерватизм, далеко выходящий за пределы всякой рациональности. Теперь, чтобы дистанцироваться от результатов «консервативной революции», приходится называть себя республиканцем. Потому что «где же наша республика?», «куда она делась?», «ее больше нет». Сформировалось общество, прямо противоположное республиканскому политическому идеалу. Власть узурпирована. Это очевидный факт. Одна и та же группировка у власти уже долго, а стремится закрепиться навечно, передав хозяйство конкретно своим детям.
Это я таким образом продолжаю тему «идентичности». Своей, персональной. Вот я стал свидетелем исторической драмы, известной со времен античности: манипулируя ожиданиями, узурпатор формирует большинство — и все, поздно кричать: «Граждане, республика в опасности!», потому что больше десяти лет осуществлялось замещение остатков республиканских фрагментов (пусть и слабых) на «корпоративные». Ничего эксклюзивного: даже более сильные демократии, чем постсоветская Россия, сталкивались с такой антиреспубликанской попыткой — и небезуспешно. Берлускони еле выбили из уже переродившегося тела Итальянской Республики.
Теперь нужен какой-то новый Уолтер Липпман, который бы изо дня в день на простом языке, доступном каждому младшему офицеру и каждой учительнице начальной школы, объяснял бы, почему мы — республика и почему это лучше, чем «корпоративное государство». И почему мы не можем поступиться этой идентичностью и обменять ее на комфортное пребывание в возникшем «большинстве».
* * *
Сейчас хорошо видно, что ресоветизация и вообще «образы прошлого» уже как бы отработаны «фабрикой грез», и видно, как с той же индульгенцией («это же не мы делаем, это сама аудитория этого хочет, ей это интересно!») медиаменеджмент переходит от «историко-идеологического большинства» к «моральному большинству». Фильм о любви адмирала Колчака прошел на ура, а вот фильм о любви наследника престола уже не проходит хорошо. Потому что тут уже начался период «морали».
И теперь предлагается поток прямо сегодняшних событий, которые неотложно требуют от нас моральной оценки и присоединения к «моральному большинству». Все уже устали от аргументации, почему Крым наш. Давайте просто скажем себе: мы хорошие, мы живем «по справедливости» (то есть морально), и поэтому очевидно, что «крымнаш».
Давайте активнее обсуждать, морален ли секс с пьяными малолетками, откуда берутся самоубийцы среди подростков, хорошо ли бить друг друга в семье, — возникает миллион тем, которые требуют нашей моральной оценки. В конечном счете даже институциональные события — разгром Академии наук, позиция ректора МГУ, длительный срок ловцу покемонов в храме и т.д. — все это теперь окончательно пришло к моральной проблематике. «Но что же здесь плохого?» — спросит любой.
Плохо в этом только то, что наверху — группа, отменившая республику. Под ней — население, продолжающее искать свою идентичность. А между ними — «фабрика грез», которая работает как машина, позволяющая тем, кто «управляет финансовыми потоками», управлять теми, кто «ищет идентичность». И главное условие функционирования этой фабрики — не дать остановиться этому поиску идентичности, поддерживать «голубой огонек» в фитиле.
Вроде как получается: вот мы «восстановили вертикаль» в период 1999—2005 гг., а вроде как и нет. Вроде бы мы прошли через горнило десятилетних дебатов о нашей исторической идентичности, а так оглянешься — Ленин так и лежит где лежал, император замироточил, но как-то анекдотически, о фашистах долго спорили, оказалось, что фашисты «там» — среди литовцев и украинцев (чему прощенья нет), у нас своих никогда и не было. А теперь уже — по мере перехода к моральному большинству — даже и нелепо предполагать, что у нас могли быть свои фашисты.
И получается, что вся эта работа медиаменеджмента по созданию продукции, удовлетворяющей ожиданиям аудитории, в условиях «корпоративного государства», узурпации власти и предательства республики — это просто игра в идентичность, мотание сознания аудитории туда-сюда, из одного угла в другой, без всякой «добавленной стоимости» у этой слабой идентичности.
Конечно, в какой-то момент Страшиле кажется, что мозги уже на месте, а Трусливому Льву — что он — освободитель Донбасса, а то и всей Восточной Европы. Но в реальности-то их просто водят по кругу…